mARTA kETRO

Я уже сделала это в ФБ, но там трудно поддерживать диалог, поэтому здесь.
Любопытно посмотреть, кто кого родил и как изменяется фамильная линия.
Прабабушка, бабушка, мама и я





(фото Намо)

А у вас есть такие картинки?

Вообще я зареклась кому-то отдаваться на фотографирование, кроме Паволги и Намо – потому что у Оли взгляд ангела, а с Намо я просто не смею спорить.
Но тут из Литвы приехала Надя Романова, она же happyendless, и оказалось, что с ней тоже можно.
Хотя на посте метка «это я» , на самом деле, эти куклы, лисицы, итальянские женщины - Надина история, а я тут в прямом смысле модель человека, на которую накрутили бусиков, шарфиков, пелеринок, поставили в нужную позу, и получилось три разных персонажа. Настолько же легко мне работалось только когда снимали ню, – жанр, где ты сначала «голая женщина», а потом уже типа личность. С Надей ты арт-объект, и потому неважно, в какую сторону метрошный ветер сдул тебе волосы и что там вообще с лицом, потому что это – история художника.
И здесь тоже есть своя прелесть.

А может мне всё кажется, потому что женщины всегда выглядят жертвами с такими поводками на шее

( +4 )
Её другие работы http://nadia.dode.net/?lg=ru

Почти в самом конце сентября мы с Олей pavolga опять делали это. Присутствовали ещё Вик wwwik, который снимал весь процесс, и Дима.

( под катей +6 )

1. Про книжку:

В пресс-релизе сказано что-то такое:

Этот сборник - попытка переосмыслить само понятие обмана. Может ли ложь быть проявлением силы, доказательством любви и творческим актом? Можно ли создать прочный мир иллюзий, прожить в нём полноценную жизнь и сделать кого-то счастливым? Если бы на эти вопросы существовал однозначный отрицательный ответ, книги не случилось бы. О феномене лисьей честности рассказывают пять авторов: Марта Кетро, Глория Му, Дмитрий Воденников, Александра Тайц, Яна Вагнер.
Фотография на обложке Катерины Белкиной (bell_kina)

Содержание: моя «Жена-лисица» и пара рассказов, два рассказа Глории, несколько – Яны Вагнер (известной вам как define_violence), «Голландский самурай» Александры Тайц, от Дмитрия Воденникова - эссе «Исповедь китайского лиса-оборотня»)

Презентация на Бу!фесте 13 февраля в 16.00

2. Вообще, это должна была писать Глория, но ей сейчас не до того, так что я.
Короче. У Глорички дома обретается стеклянный пингвин. Выглядит он так, что жить с ним под одной крышей она, как художник, отказывается, выбросить не может, а передарить некому - врагов такого уровня в живых не оставляют.
Хотя мне он нравится (во-первых, в нём 22 сантиметра).
Поэтому Глоричка решила вручить его в качестве приза какому-нибудь везунчику, и это правильно, потому что наш пингвин гораздо лучше Оскара. Во-первых вы знаете, а во-вторых, у него есть часы.
К сожалению, любящий меня мужчина не умеет фотографировать совсем, а я могу очень плохо:
(  Только вы лучше поймите суть идеи прежде, чем полезете под кат, опасаюсь шока )
Мы объявляем конкурс на самую нелепую любовную историю. Здесь, в комментариях, напишите, пожалуйста, о самом дурацком поступке, который вы совершили ради любви. Главный приз – стеклянное пингвинище, отличная высокохудожественная вещь, особо ценная перед днём святого Валентина.

Под катей много всего, краткое содержание: другие ракурсы приза, картинка для привлечения внимания, ролик по теме, итд.

( Read more... )


АПДЕЙТ: Всё, приём историй окончен, читаю.

Я весь день искала свой новый кулон. Когда Лена спросила, какой амулет сделать, ответила горестно: «Чтобы наконец-то повезло в любви». Мне вообще грех жаловаться, но сейчас такие дни, когда самые честные замужние женщины тоскуют, вяжут ведьмины лестницы и пекут приворотные булочки. Просто ночи слишком тёмные, и похолодало.
И вот она привезла этот «Трамвай любви», намекающий на тройственные союзы, которые мне, теоретически, симпатичны, но на практике ужасно утомительны. На самом деле, женщине, спящей между котом и мужем, любовник без надобности. Но отчего бы и не помечтать.
И я надела кулон, а на ночь забыла снять. Через несколько часов проснулась вся в поту, шея горела, и я ни на секунду не усомнилась, что жарко мне от тоненькой кожаной верёвочки. Кое-как отстегнула замочек, сходила на кухню, приоткрыла окно и вернулась в постель. Рассказываю с такой эпилептоидной тщательностью, потому что с утра мучительно вспоминала каждый шаг: пока спала, трамвай любви куда-то свалил, и я пыталась сообразить, куда. Ни под подушкой, ни у кровати, ни на кухне, нигде. Клянусь, я излазила и перетряхнула всё. Целый день поискухи (кто употреблял, меня поймёт).
К вечеру села тихонечко и пригорюнилась: не видать мне удачи в любви. Ну и ладно, ну хрен с ним, в мои-то годы… В общем, когда я достигла глубочайшего смирения, пришел Дима, начал стелить постель и нашел трамвай ровно посреди супружеского ложа. Да, я там искала. Не было. Но чтобы обретённое смирение не пропало зря, решила пока от приключений воздержаться, а третьего человечка впредь считать котом.

Этим летом со мной работали два отличных фотографа, Ольга Паволга и Намо



Под катом – два кадра. Мы сейчас не будем трогать темы «плёнка vs цифра», «девочки vs мальчики» и даже «фотошоп vs естественность», нет, давайте поговорим о выражении личика
( картофельный эльф vs пожилая рысь )
Другие портреты от Намо вы уже видели. Чуть что, обращайтесь, он и вам сделает.
А вот что вышло с Паволгой:

( ещё )

Тут оказалось, что Егору Летову исполнилось 45 сегодня, а у меня как раз по случайности остался аутентичный палёный портвейн «Алушта» (плавленых сырков, правда, не нашлось), поэтому я выпила, не чокаясь – да и с кем бы? – и задним числом придумала тост, такой же неуместный, как палёный портвейн в супермаркете

***
В давние-давние времена, когда я ещё занималась всякими глупостями, случилось у меня романтическое путешествие, как положено у москвичей, в Питер. Теперь уж толком и не вспомню, с кем, но начиналась весна, стояли отличные погоды, только что у меня был секс и стейк, и я чувствовала себя великолепно: мои руки теплы, мой нос прохладен, мои волосы вымыты салонным шампунем и всё такое…
Я бездумно смотрела на дома и деревья поверх головы моего позабытого спутника, когда произошло то «и вдруг», без которого не бывает ни одной порядочной истории. Никто не выскочил из-за угла, с крыши не упало ничего интересного, террористы не метнули даже петарды – просто я вдруг узнала улицу, по которой мы гуляли.
Именно по ней я шла пять лет назад – с другим человеком, чьё имя я помнила и тогда, и сейчас, и до конца своих дней буду помнить, я уверена, потому что для меня оно навсегда останется вторым именем любви (ах, если быть честной, третьим или четвёртым, но всё равно, всё равно). И «шла», это слишком просто – тогда моё маленькое нервное сердце летело, и я летела вместе с ним. Весна была точно такой же – ранней и ясной, когда солнце уже посмотрело на город и слегка подсушило асфальт, но в тени остался лёд, от земли ещё поднимается холод, и ни в коем случае нельзя подолгу сидеть на скамейках, нельзя ложиться животом на гранит набережных и глядеть на стылую воду. А я тогда будто засиделась и засмотрелась, потому что жар сменялся ознобом, наслаждение – болью, а радость – слезами, и они снова чередовались, и всё это вместе называлось обыкновенным счастьем. Я летела, беззаконно и бесплодно влюблённая, и ничего у нас не могло быть, кроме здесь и сейчас, но когда это мешало любви?
И вот через пять лет я снова шла – на своих ногах – по улицам, на которых когда-то пылало и рвалось сердце, а теперь оно сыто дремало и никуда не спешило, как идеальные часы. Чувства не умерли – я испытывала полное удовлетворение, разве же это не чувство? Мне было хорошо – тупо хорошо, как сказала бы я, если бы ритм этого текста задумывался чуть иным.
Я подумала тогда – и продолжаю об этом думать до сих пор: а как лучше? Лучше – когда счастливо или когда хорошо? Когда все ромашки нечётные - «я люблю, он не любит, я люблю» - или когда нормально потрахались? Когда не можешь дышать, потому что сердце выскакивает, или когда стейк? Мне ведь в самом деле чудесно под этим тёплым солнцем и нет ни малейшего желание ронять душу в тёмную воду, целовать ни с того ни сего руки человека, который рядом, складываться пополам от боли при мысли, что поезд – завтра. Мне спокойно. Мне хо_ро_шо.
В общем-то, я склонялась к мысли, что сейчас – лучше. Страсти, это для подростков, а нам бы комфорта и удовольствий. И я, помнится, отлично спала той ночью, не грустила перед поездом, и вообще неплохо провела оставшееся время.
Но по-настоящему эта история завершилась через неделю, когда я зачем-то отыскала в записных книжках третье или четвёртое имя любви, зачем-то позвонила, зачем-то поехала и зачем-то оказалась в чужой постели. В то мгновение, когда я обнимала его всеми своими руками (у меня всегда становилось много рук, когда я его обнимала), я, наконец, соединилась с собой - настоящей. Точнее, так: будто я долгое время провела в уютной комнате, освещенной невероятно удобной лампой, с регулируемой яркостью и углом наклона, лампой, которую можно включить и выключить в любую минуту. А потом я почти нехотя вышла оттуда и увидела солнце, которое ведёт себя, как попало – то всходит, то заходит, то прячется за тучи, то едва греет, то жжёт. И я опять взлетела, как дура, и соединилась с ним, с этим солнцем, – и стала целой

( Картинка к случаю от Намо )

1.
Дорогая луна, я сегодня гуляла и была безупречно полна – не толста, а наполнена. Насколько был пуст мой август, настолько же полным кажется предстоящий сентябрь. Все, кого я люблю, – со мной, если не рядом, то близко, а мне это важно.
Есть у моего сердца свойство: когда мужчина уезжает из города, я горюю так, что оно почти останавливается, ну, или замедляется уж точно. Он собирается, а я лежу на кровати и смотрю, и сил моих нет ни говорить, ни прощаться, а только не плакать. В другие дни я не позволяю чувствам сбивать меня с толку - разве случайно, спросонок, пока ещё не совсем в себе, услышу или увижу что-нибудь, что пробьётся сквозь самообладание. А так я крепкая.
Но когда он уезжает, меня покидает почти вся жизнь, а на её место ничего не приходит. Я лежу и не плачу, смотрю, как за ним закрывается дверь, слышу шаги, писк кодового замка, потом ничего не слышу.
А в этот раз было совсем плохо, потому что он уезжал, а у меня была встреча, лишняя бессмысленная встреча, полуделовая, полудружеская, с человеком, которого я едва различала при свечах. Официант, впрочем, был такой высокий, что я слегка оживилась и засмотрелась, и даже промедлила секунду, прежде чем сказать «зелёный, просто зелёный, без добавок». Но потом я всё теряла и теряла силы, сползала по столу куда-то вбок, трогала чайное ситечко на подставке, укачивала его, как колыбель, в которой бедовал остаток моей жизни. Но жизнь утекала сквозь мелкие дырочки, а я прислушивалась, хотя отсюда, из другой части города, нельзя было уловить ни шаги, ни писк кодового замка.
А потом он позвонил, сказал, что выезжает на вокзал, и ничего, что ты не успела меня проводить, это всё ненадолго, рабочий момент. Я прижимала телефон к щеке и радовалась, что жизнь почти совсем вытекла и мне нечем заплакать здесь, в этом глупом месте при свечах. А тот человек, с которым мы ужинали, видимо, сошёл с ума или вдруг что-то для себя решил, потому что протянул руку и погладил меня по щеке, по шее, немного по груди, и снова по шее, и снова по щеке. И я, не переставая скулить и жаловаться в трубку, подалась навстречу этой человеческой руке и слегка прижалась – потому что очень горевала.
Потом, конечно, ушла.
А чуть позже он сел в поезд и позвонил, и ещё раз, когда поехал. И тут же стало немного легче, потому что, дорогая луна, у моего сердца есть и другое свойство: едва только поезд отрывается от перрона, меня отпускает тоска, и жизнь снова начинает возвращаться, медленно-медленно. И к следующему утру я уже снова почти полна и говорю в телефон чуть недовольно: «доехал? прекрасно, возвращайся скорей».
Мне, дорогая луна, ничуть не странно и не стыдно, что сердце моё таково, я думаю, это называется двойственность, и кому, как ни тебе, знать всё об истощении и полноте, которая не толщина, а наполненность.

2.
Боюсь, моё второе письмо понравится тебе гораздо меньше, дорогая луна. Весь день думала и решила признаться: вчера я тебя обманула насчёт встречи в ресторане. Точнее, наврала, – можно ли обмануть луну? - разве лишь попытаться, надеясь, что твои узкие тёмные глаза не заглядывают в залы без окон. Но тот высокий официант всё видел, поэтому я скажу: на самом деле немножко заплакала. Я запомнила одну или две слезы, потому что они скатились как раз на ту человеческую руку, ну, я писала – ту, которая тянулась ко мне, когда я говорила по телефону. И знаешь ли, что я сделала? Губами их стёрла, не переставая скулить и жаловаться. И официант теперь готов подтвердить, что мы любовники – а как же иначе.
Потом, конечно, ушла.
Очень давно со мной было, в другой жизни, с другим мужчиной, который тоже уезжал, а я горевала так сильно, что пошла к его другу - куда же мне было ещё пойти? С тех пор я всегда стараюсь ни к кому не приближаться в эти часы. Как хорошо, что у моего сердца есть второе свойство и вся моя тоска – до поезда, а продлись она дольше - неизвестно, что сталось бы с верностью и всеми такими вещами.
Есть у моего сердца и третье свойство: когда мужчина, наконец, уехал, я перестаю о нём думать - вообще почти забываю и с трудом могу его вспомнить, когда возвращается. Не знаю, хорошо ли это, но зато знаю точно, откуда взялось: однажды мужчина - не этот и не тот, а ещё один… дорогая луна, можно, я просто буду говорить «он», потому что какая разница, когда я горюю, - о ком? Коротко говоря, уехал, и я ждала его пять лет, а он так и не вернулся. Я потом посчитала, мы были вместе пятьдесят два дня, а ждала я полторы тысячи, не меньше. И когда сосчитала, решила, что больше никогда ни одного дня не потрачу на ожидание. Поэтому после того, как поезд отрывается от перрона, я не просто перестаю тосковать, а совсем остаюсь одна – не временно, а навсегда, на всю следующую долгую жизнь. И сразу, буквально с утра, начинаю день одиночкой, с ровным сердцем, которое никого не хочет и ничего не боится – чего уж теперь-то бояться.
И первое свойство, наверное, тоже отсюда: каждый раз я переживаю не отъезд, а смерть любви, а это не шутки, это гораздо больше, чем просто мужчина уехал. Она умирает, а я не знаю, что будет дальше, родится ли она вновь, когда он вернётся.
Это очень, очень серьёзно, дорогая луна, но никому невозможно объяснить, кроме тебя, знающей всё о смерти и возрождении.

3.
А третье моё письмо, дорогая луна, тебе не понравится совсем. Поэтому оно будет последним, тем более, дни твоей полноты на исходе, а кому охота переписываться с ущербной луной (это я тебя так уколола – за все глупости, что ты мне отвечала и ещё ответишь сегодня, если не обидишься окончательно).
Есть у моего сердца четвёртое свойство: иногда происходит затмение, когда душа перестаёт чувствовать своё тело. Не видит и мечется без приюта. Ты, которая всё знаешь об отраженном свете, наверняка догадываешься, как с этим справиться. Со мной так случалось всего дважды в жизни, и тогда приходилось находить себя через других людей – мужчин конечно, это проще всего. Из их любви и страсти потихоньку сгущалось моё тело, и там, где жар, там и я. Поначалу чувствуешь себя немного суккубом, а потом ничего, привыкаешь. Возможно, есть и другие способы, – йога, наверное, помогает, - но этот быстрее всех.
И я прямо вижу, как тебе хочется поговорить о верности и всяких таких вещах, как твои круглые щёки распирают вопросы, в ответах на которые ты не нуждаешься. Потому что есть у моего сердца пятое свойство, которое присуще и тебе.
Всякий знает, что для каждого человека луна – одна, но не все помнят, что и у луны каждый человек – единственный. Только на него она смотрит и никогда не отворачивается, ему улыбается, ему отвечает на письма. Он один у неё зелёный цветочек в аське, и всякий раз, когда он глядит на неё, она отвечает ему взглядом. И тот, кто однажды это поймёт, никогда больше не заговорит с луной о верности.
Поэтому не вини меня, дорогая луна, – ни меня, ни его, ни всякого, кто стал по твоей милости рабом приливов и отливов; кто показывает новому месяцу деньги, а в полнолуние пляшет и плачет; кто сегодня ночью полюбит, а через две недели не вспомнит, кого; кто всегда возвращается, - каждые двадцать восемь дней, – и всегда уходит.
Кто бы говорил, дорогая луна, кому, как ни тебе, знать всё об изменчивости и постоянстве.
( Картинка к случаю от Намо )

Я сопротивлялась четыре года, но он всё-таки загнал меня в Крылатские холмы и сделал это со мной, прямо там, на самой высокой точке. Теперь думаю – чего брыкалась, дурочка. Это было прекрасно.

namo_photo
( 3 )
Без фотошопа.

- Почему они не поклонились? – возмущенно спросила я, когда на сцену вышли чтецы и эти, сямисэн-мэны.
- Потому что их как бы нет, - объяснила Глория.
«Как бы нет» кукловодов, на каждую куклу приходится несколько фигур в мешках, и только в третьем акте с двух соколов снимают колпачки – это мастера, которые проводят самую сложную финальную сцену, но их всё равно «как бы нет», они никогда не смотрят в зал.
Поначалу немного смешно – когда одну куклу ведут три человека, это смахивает на групповое изнасилование.
Поначалу очень смешно – когда на экране под сценой зелёными буквами загораются высокопарные фразы про «умереть вместе» и «прическа растрепалась, пояс развязался. печальная картина.», я тихо говорю Глории: это же готовые эсэмэски, просто списывай и рассылай.
На первом же диалоге вспомнила «Лицедеев» - чтец меняет интонации точно как в «Асисяе».
И много ещё забавного для европейца, но где-то во втором акте я перестала видеть и кукловодов, и зелёные буквы.
Кукольная женщина сидит на веранде, прикрыв подолом кукольного мужчину, который прячется под настилом. «Мы умрем?» - говорит она, глядя в пространство, и он берёт её маленькую белую ступню и проводит по своему горлу. (Потом я, конечно, узнаю, что кукольным женщинам в японском театре ног не полагается, и только специально для этого спектакля кукле О-Хацу выдали одну)
Наступает ночь, фонарь гаснет, куклы собираются бежать, но боятся открыть скрипучую дверь. Служанка высекает огонь, и в такт со звуками огнива они всё-таки открывают эту дверь и бегут, и падают в темноте, запутываясь в одеждах, и где-то среди нелепых движений ненадолго перестают быть куклами.
Потом они стоят, а мимо плывут мосты и рощи. «Что это за два всполоха там, в небе?», спрашивает она, и я заботливо смотрю в бинокль: «да это две тряпочки на палках!», но он опережает меня, отвечая: «это две наши души улетают». Они говорят друг другу вещи, которые невозможно процитировать, потому что произносить такое разрешено только куклам.
И, пожалуй, старикам. Я однажды слышала, как один очень пожилой и уже немного нездешний писатель сказал кому-то «деточка, я вдруг понял… я вдруг понял, в чём наша беда: мы никогда не были на небесах, и все наши песни – земные». Я подумала, что скажи такое человек лет на сорок моложе, была бы чудовищная пошлость, а в его устах это правда, которую невозможно повторить, но можно прожить.
И с этими куклами можно прожить их последнюю ночь, и храмовый колокол, и последнее движение, которым мужчина проводит по своему горлу мечом - точно так же, как недавно - маленькой белой ступнёй О-Хацу.



*Это называется «Самоубийство влюбленных в Сонэдзаки»
http://chekhovfest.ru/pages/viii-festival/bunraku.php