mARTA kETRO

Меня пригласили посмотреть Грузию и написать о ней. Если кто-нибудь захочет составить компанию, буду рада. Стартовать можно из любой страны мира, встретимся в Тбилиси. На восемь дней, с 23 по 30 апреля, цена меньше ста баксов в сутки, в неё входят отели, трансфер, экскурсии, еда и кулинарный мастер-класс, который, к вашему счастью, веду не я.
Кроме Тбилиси посмотрим Мцхету, Кахетию, Уплисцихе (что бы это не значило) и переночуем в Кутаиси. Мест не очень много, но запись только открылась.
Присоединяйтесь!



Подробности и запись по ссылке http://www.tbiliclub.com/aprilapril

Я люблю его, и этим всё сказано. Кажется, с первой прогулки в Северном порту, когда я толком не понимала, где нахожусь, а до самолёта оставалось несколько часов. Тогда я улетала в уверенности, что это нельзя повторить, но потом раз за разом возвращалась, чтобы однажды приехать насовсем. Теперь я знаю, что можно присвоить самый невозможный город, как и самого свободного мужчину - но только если готова отдать ему взамен часть жизни. Редко какой человек этого стоит, а город - да.

Тель-Авив не только свободный, он освобождающий. Самые замкнутые люди расслабляются и начинают открываться, стоит побродить несколько часов по Флорентину, Ротшильду, заглянуть в Керем ха-Тайманим, выйти на берег. Постепенно понимаешь, что мир не наблюдает за тобой, прищурившись, пытаясь взвесить и оценить - он смотрит на тебя с нежностью, как на любимое дитя, потому что все дети у него любимые.

( Read more... )

Я долго искала в сети фотографа, который видел бы город также, как и я. Не нашла ни одного, совпадающего в полной мере, только отдельные кадры. Потому что у каждого свой способ смотреть на этот город, любить его и быть в нём. Это фото сделал Asaf Magal, для него у Тель-Авива такой же свет, как для меня.



Но это лирика, а вот представьте, вы оказались в центре города, в тапках на босу ногу, в майке и шортах, с магнитной карточкой от номера и некоторым запасом денег. Любой нормальный человек сразу пойдёт к морю. Оно здесь чистое, с белым мельчайшим песком, который мгновенно убивает камеры и телефоны. Набережная Тель-Авива тянется на дюжину километров, делится на несколько пляжей, на берегу есть городской wifi и пальмы, под которыми можно сидеть, исполняя зимние мечты.

( Read more... )

Потом, конечно же, в центр. Погулять по Йеменскому кварталу, который выглядит, как ближневосточный филиал Барселоны. Съесть что-нибудь, на рынке Кармель, отправиться на цивилизованный шоппинг по Шенкин или на дикий - по Кинг Джордж. Пройти по Ротшильду, посмотреть самую старую и прелестную часть Тель-Авива, увидеть Баухаус и почувствовать некоторое недоумение; полюбить Баухаус. Зайти в Неве-Цедек и обнаружить себя в Европе. Добраться до Флорентина, чтобы сфотографировать граффити, и вернуться по берегу в отель.







В другие дни можно поглазеть на башни Азриэли, Северный порт, Яффо, съездить на сафари в Рамат-Ган. Через три дня вам покажется, что вы всё примерно поняли про Тель-Авив, через неделю решите, что всё уже здесь увидели. Это специальная иллюзия, которой город приручает человека. Тель-Авив состоит из множества контрастных локаций, за каждым поворотом состояние, запахи и звуки могут полностью измениться. Стеклянная высотка для миллионеров - низкие картонные домики, промышленные склады - прелестная американская миссия, арабская улочка - христианский храм, шумная широкая площадь - тихие цветущие дворы. Город подбрасывает вас на ладони, как теннисный мячик, и каждый раз вы взлетаете в иное время, в новую реальность. На Тель-Авив стоит потратить от трёх дней и до половины жизни.

( Read more... )

Если вы выбрали вариант лайт, можно сходить на несколько экскурсий. По программе "Два города - один отпуск" вам полагается тур по кварталу Сарона, билет в Тель-Авивский Музей искусств и прогулка по Яффо с аудио-гидом.
В Сароне вы узнаете, чем темплеры отличаются от тамплиеров, посмотрите на очень современный и дорогой рынок, хорошенькие магазины и рестораны.
В Музее искусств много Шагала, есть Кандинский, отличные работы современных художников и славная сувенирная лавочка.
В Яффо, кроме красивых видов, порта и морской еды, есть замечательный музей Иланы Гур, которая кажется мне одной из самых невероятных женщин на свете.

( Read more... )

Если же вас почему либо не тянет к культуре, вы спокойно можете проваляться всё отведённое время на пляже, опять-таки, от трёх суток и до половины жизни, и это будут прекрасные насыщенные дни или годы. Здесь потому и свобода, что очень легко выбрать занятие по возможностям и состояние души по вкусу. Тель-Авив находится на пятнадцатом месте в двадцатке самых красивых городов мира; входит в десятку лучших приморских городов, в пятёрку лучших кулинарных и в десятку лучших инновационных центров. Всё это не будет иметь для вас никакого значения, если он вам не понравится. Но если понравится - вы полюбите его безо всяких рейтингов, только за воздух и свободу.

( Read more... )


Программа "Два города - один отпуск" http://citiesbreak.com/?lang=ru
Сайт Музея искусств Тель-Авива http://www.tamuseum.org.il/en/default.aspx
Сайт музея Иланы Гур http://www.ilanagoormuseum.org/eng/
Пост с граффити Тель-Авива http://marta-ketro.livejournal.com/624022.html

Благодаря Министерству туризма Израиля у меня был чудесный пятидневный пресс-тур по Иерусалиму и Тель-Авиву. Быть гостем в городе, в котором живёшь, оказалось забавно. Ещё интересней наблюдать за девушками, которые впервые в стране, они отчётливо меняются в процессе поездки - очень расцветают, честное слово.

Я поняла, что начинать рассказ об Израиле нужно с очень простых вещей, часть из которых лучше бы знать до прилёта.
О том, что здесь жарко, слышали абсолютно все, но не все представляют, насколько. Особенно, если вылетают из Москвы в +9 - тогда никакая жара не кажется слишком сильной. Поэтому, например, наши белокожие девочки приехали без солнцезащитного крема. Понятно, что купить его можно в любом месте, но он вам потребуется с первых минут, как только окажетесь под солнцем, иначе к концу дня вы будете заметно более розовыми, чем собирались. Руки и плечи недостаточно мазать кремом, нужна лёгкая шаль крупного плетения, плотный хлопковый палантин не очень подойдёт. Солнечные очки - обязательно, ладно кожа вокруг глаз, но и для сетчатки яркое солнце не полезно. Хороший дезодорант тоже понадобится, я предпочитаю местный hlavin, даже при здешней жаре его хватает на весь день, продаётся где угодно и в аптеках.
В Иерусалиме к вечеру холодает, поэтому в начале осени пригодится лёгкая кофта, в ТА можно обойтись. Зимой вообще другие правила, я потом напишу, если захотите.

Первая фраза, которые произносят все гиды и местные жители после приветствия - "пейте воду". Сейчас, в начале осени, нужно пить литра по три в день, летом больше. В ином случае вы либо быстро и без предупреждения упадёте в обморок, либо начнёте медленно страдать, не понимая, в чём дело: тошнота, головокружение, мигрень, боль в животе, скачки давления, с утра отёки, может быть цистит. Поэтому пить нужно не когда хочется, а всё время. В Иерусалиме и Тель-Авиве можно брать воду из-под крана и в уличных питьевых фонтанчиках, она там чистая и непротивная.

Гида я бы искала ещё из Москвы и по рекомендациям. Далеко не всегда он вам нужен - если планируете овощной отдых с лёгкими прогулками по городу, вполне хватит информации из интернета и местных знакомых, тутошние жители накормят вас отличными туристическими байками совершенно бесплатно. Хороший гид стоит 200-250 долларов за восьмичасовой рабочий день. Он пригодится, если:
мало времени и хочется продуктивно посмотреть всё само-самое, не тратя часы на блуждания по городу;
у вас есть конкретная тема, тогда вам составят плотную программу и спланируют оптимальные маршруты, не отвлекая на прочие красоты;
вы опасаетесь "злых арабов и криминальных нелегалов", а полазить во всяких сомнительных местах всё-таки хочется. Понять, где проходит граница между благополучным миром и не очень, поможет гид, несущий за вас профессиональную ответственность.
Гиды очень разные, я знаю минимум полдюжины отличных, и ни один не универсален в полной мере. У всех есть любимые темы и места, собственные методы подачи материала, свой ритм ведения экскурсии. Есть чудовищные, правда-правда, или хорошие, но такие, что не подойдут лично вам. Так что формулируйте запрос и обращайтесь к знакомым туристам, уточняя, как именно им "было хорошо". Одно можно сказать точно: любой гид вас не уморит на жаре, не подвергнет серьёзному риску, проследит, чтобы турист был всегда сыт, пописан и осувенирен недорого. Даже в худшем случае это как мама, только дороже. В лучшем же - это настоящее шоу, куча новой информации, обаятельный собеседник и очень внимательный спутник (здесь должна быть ссылка, но в следующих постах).




Фото olga_fink( Read more... )

(ну или «Рекурсивная матрёшка: Mein Herz brennt»)

В ночь перед отлётом я спала долго, но беспокойно. Сначала приснился кошмар, в котором было всё, чего я боюсь: настойчивые длиннорукие покойницы, змеи и живые люди с зубами мертвецов. Я пыталась бежать, меня удерживали с тем, что «всё почти нормально», но я-то знала, как это на самом деле НЕнормально, и в конце концов проснулась, вопя (насколько вообще возможно звучать во сне) нет-нет-нет.
И сразу уплыла в следующий сон, в котором обнимала мужскую спину и шептала в неё «я люблю тебя» - но он досадливо поёжился, и я поняла, что совершила ошибку. И тогда я проснулась и просто поцеловала между лопаток, и опять почувствовала - он недоволен. И тогда я снова и снова просыпалась, но всё что-то делала не так. И мне пришлось окончательно проснуться – одной.
Я подумала потом, что раньше серьёзно полагала себя лотосом, содержащим внутри жемчужину. Он закрывает лепестки слой за слоем, и тогда сияние любви становится незаметным - но оно там есть. Теперь кажется, я просто луковица, и сердцевина моя лишь чуть менее горька, чем внешние одёжки, и вряд ли нужно искать кого-то, кто возьмётся сдирать их, пока я буду исходить едким соком. Много слёз от этого и никакого тепла.

Позже я сошла с самолёта, и мороз тут же начал глодать щёки - так, наверное, лисы объедают лицо умирающего, а он уже способен только отражать глазами стылое небо, сосны и птицу. Трудно, знаете ли, воспринимать мир иначе, когда тебя ночью пугали призраками. И я, помня свой мрачный настрой, ради справедливости гнала из головы четыре слова, которые зазвучали, когда я выбралась из метро. В России нет радости. В России нет радости.
Много ли правды в них? Радость точно не изливается на нас с небес, как в Греции; она не подмешана ни в воздух, как в Иерусалиме, ни в горные воды или вино. Мы, поэтому, приучены отращивать железы, призванные генерировать её, и тренировать секретные мышцы, чтобы выжимать мёд хоть из камня, хоть из песка. Оттого хищных и несчастливых здесь больше, чем в остальном мире, сильных тоской, талантом и храбростью – тоже. Но хвастать нечем, и те, и другие опасны, так что впору нашивать на одежду знаки для предупреждения европейцев. "Внимание: высокая концентрация печали, яда и мёда".
Я вошла в дом, кот посмотрел на меня усталыми персидскими глазами и полез обниматься, очень по-человечески, двумя руками. У меня есть, кого любить, и есть, за кого бояться, но больше всего бывает страшно, что старый кот меня не дождётся, и возвращаться станет не к кому. Хорошо, что не в этот раз.
Я прижалась лицом к его спине, закрыла глаза и с тех пор, кажется, не приходила в себя,
и уже никогда не приду

Mein Herz brennt Piano Version from Rammstein on Vimeo.

клип от Серёжи, спасибо

Рынок Кармель похож на бабкин сундук. Тёмная потёртая резьба на крышке, глупые картинки с красавицами наклеены изнутри, стенки выстланы пожелтелой советской газетой. Открой, и сразу увидишь нелепые, немного затхлые фартуки и халаты, их можно сразу отложить, только не пропусти среди хлама тонкий платок с кружевом и вышитую льняную рубашку. Несколько номеров «Работницы» и «Крестьянки», сохранённые ради рецептов и выкроек, мельхиоровая ложка, зачем-то белое чайное блюдце и венчик для взбивания. Жестяная коробка из-под монпансье, в которой лежат украшения: ширпотреб, облагороженный временем до винтажа, костяная брошка, тяжёлое некрасивое кольцо тусклого золота и нитка бус из гранёного чешского стекла. Альбом с фотографиями – это интересно или не очень, смотря сколько тебе лет. Подростку тоска, а взрослый долго будет выслеживать собственные черты, медленно проступающие на лицах предков, разглядывать платья и военную форму, надеясь, что своё разночинское происхождение можно проапгрейдить до благородного или хоть до экзотического. Ах, деревянная шкатулка с письмами, чьи лиловые буквы выцвели до бледно-розового; ах, мешочек лаванды и коричная палочка, потерявшие запах; ой, мумифицированный мышиный трупик. Бессмертные ёлочные игрушки: тысячи детей однажды разбивали эту золотую сосульку, серебряную шишку, часы-будильник, ежа и фосфорицирующий шар – а они вот они, целы. Документы в красных, синих и зелёных корочках, машинка для закатывания консервов, шерстяная шаль в розах. Карамелька. Уже проглядывает дно, уже понятно, что клада не будет, разве под нижним слоем газет найдётся облигация выигрышного займа. Откладываешь в кучу вещей деревянную пирамидку без одного среднего кольца, берёшься за коробку пуговиц, споротых с десятка состарившихся кофт и пальто, но потом снова тянешься к игрушке. Краска на кольцах и на верхнем запирающем конусе облупилась, но ты вдруг видишь пирамидку новой, сияющей, неожиданно огромной, выскальзывающей из твоих маленьких пальцев. Большая рука возвращает тебе потерю, но не даёт засунуть в рот, ты мимоходом гладишь чуть смуглую кожу и снова сосредотачиваешься, а тебя тем временем ловчей усаживают на тёплых коленях, на синем байковом халате, вон на том.
И только тут в тебе что-то взрывается.

Вот и рынок Кармель такой. До невозможности жалкий сначала, в своих попытках прельстить поддельными кроксами, майками с люрексом и неистовой сувениркой. Обсчитывает, впаривает недозрелую клубнику под слоем красной, пахнет гниющими фруктами. Но рядом будет прилавок со свежими и нежными цветами, и столы с золотой пахлавой, и мешки с приправами, и чаши с хлебом. Ты уже не впервые здесь и точно знаешь, что у этого старика пита только из печки, а там на углу её просто подогревают; что неприветливая тётка приносит по пятницам витые халы с маком и кунжутом и шоколадные рулеты; а мальчик с апельсиновыми волосами продаёт сок дешевле всех, и в ноябре нужно покупать гранатовый по пятнадцать – просто скажи ему garnet, big. Один продавец во фруктовом ряду шизофреник - каждые пять минут дико орёт двумя разными голосами; а сыром торгует симпатичный лысый чувак, говорящий по-русски. Ты неторопливо движешься вместе с толпой, напеваешь продавцам шабат шалом, обменивая свои деньги на ласковый запах булочек, на сливочную мякоть и горчинку камамбера, на тайны пряностей, на сладость и подлинность жизни.
Странно, что еда, повседневная и скоропортящаяся, так легко возвращает к вечным радостям, к древней чистой силе дома и земли. Ты уже почти правдив, как ужин крестьянина, и прост, как кило картошки; ты буквально в двух шагах от просветления – и тут раздаётся сирена.

Вторая воздушная тревога приключилась с нами на рынке Кармель, мы забежали между двумя павильонами – несмотря на временность и шаткость торговых рядов, там обнаружились вполне надёжные бетонные стенки, под которыми мы и встали, вместе с чёрным парнем и его девушкой. Прослушали вой и сильный, слишком близкий к нам бум. «Ишь ты, рядом» - «Над морем». Подождали. «Всё закончилось?», спросил парень на языке, каким объясняются «гражданские лица» всех времён и народов, вечно попадающие под раздачу. Я изобразила собою неопределённое согласие, и мы разошлись.
Мы потом гуляли и ели, и снова гуляли, и вечер не отличался от прошлонедельного шабата ничем, кроме того что каждый дом на каждой улице, будь то образчик колониального стиля, баухауса или простая небоскрёбина, мы непроизвольно оценивали на предмет возможности переждать сирену.
Но это всё не очень серьёзно, ведь нет смерти для ёлочных игрушек, байкового халата, горячих лепёшек, созревших гранатов, бабкиного сундука и рынка Кармель, а значит и для меня.

Не понимаю, какого чёрта я выбрала для любви этот дорогущий провинциальный городок, в то время как могла бы предпочесть одну из кружевных европейских столиц или дешёвый азиатский рай, набитый такой экзотикой, которая мне в жизни не снилась. Вместо этого я одомашнила Тель Авив, или он меня одомашнил, так что я возвращаюсь туда покорным котиком, за порцией тепла и ласки. Каждый раз обещаю себе: нет, хватит, осенью поеду в Европу, в Тай, ещё куда-нибудь, много ли я видела в жизни, чтобы залипать в игрушечном Керем а-Тейманим, в засранном Флорентине или на одном из длинных пляжей по пути в Яффо, под звуки их невыносимого маткота.
Мало ли в мире тепла для меня, почему я выбрала это, слишком жгучее летом и несколько простудное зимой, когда белые нетопленные дома становятся неуютными. Мало ли на свете ласки для маленьких женщин, могла бы перемещаться от одного горячего источника к другому, мыть ножки в океанах, засыпать то на жёлтом песке, то на мелкой гальке, а не только на этой белой пудре, которая у меня теперь не выводится из сумок и карманов.
Похоже, мы уже слегка женаты - я даже злюсь, мечтая, что, может быть, меня случайно похитит какой-нибудь другой город и заберёт к себе, в иные камни и ветер. Стамбул, говорят, прекрасен, и Праги я не видела, и на островах сказочно.
Но я сварлива только когда у меня есть билет и квартира на месяц, когда я точно знаю, сколько дней мне осталось до его прикосновения, до поцелуя, до вторника, который я пообещала себе, чтобы не горевать.
«Я не прощаюсь, я вернусь во вторник. Просто он будет в ноябре» - так я думала в июле. И я еду в эти еврейские Петушки, где не умолкают птицы, чтобы снова засыпать на гладком каменном плече, везу шесть новых платьев, чтобы показать ему, и три пары башмаков; и самой смешно от нелепости нашей связи. Однажды мне насмерть надоест его наивная сладость, но ещё не сейчас, не в этот раз



ЗЫ. Две записи, эта и предыдущая, должны идти в каком-то порядке относительно друг друга. Но я пока не поняла, в каком. Меня немного слишком обжёг север этой осенью, и я не знаю, можно ли это поправить.

Я не просто так туда в этот раз, а с миссией, причём не однозначной, а многосуставчатой, как колено Чужого. Это была миссия исследования, воспитания, возвращения к истокам и ещё кой-чего, стесняюсь сказать.
Во-первых, было интересно, насколько невыносимы израильские погоды в июле. Все говорят, адок, и я захотела посмотреть, как он выглядит, ведь мне, теоретически, туда не скоро.
Потом я должна была приглядеть за парой ориентальных кисок, пока их хозяева отлучались в европы.
Ну и в-третьих, я возила свою старую юбку из Селы на родину - припасть. Она дырява уже, юбка, буквально из первых коллекций середины девяностых, когда парочка русских израильтян, по имени, допустим, Аркадий и Боря, только-только раскрутили свой кооперативчик sela, где немножечко шили.
И представьте, я иду в этих обносках с рынка, по улице HaTavor, и тут сверху медленно падает цветок франжипани, белая звёздочка с желтой серединкой, гавайская красотка, прижившаяся в Тель Авиве. Она задевает мой подол и я вдруг вижу, что абстрактные цветуёчки, которыми расписана ткань, это именно франжипани, и я почему-то вдруг прислоняюсь к выбеленной стене, ведь это же какой-то бред кислотный: орнамент перестаёт быть плоским, выдёргивает тебя из прохладной северной юности в субтропическую зрелость и швыряет прямо посреди дороги, под солнце, какого ты в жизни не видала.
Как-то в детстве меня слегка свела с ума одна фраза то ли Битова, то ли Маканина, скорее всё-таки первого, я потом не смогла её отыскать, но приблизительно так: я легко могу представить, что через десять лет буду знаменитым писателем, умирающим от ностальгии и пьянства на берегу океана, или стану бродягой, замерзающим под Бруклинским мостом, или ещё кем-то там (ну не помню же!) - и лишь одного не могу представить себе - того, что скорей всего и произойдёт, - что через десять лет всё останется по-прежнему, как сейчас.
Так вот, она тогда упала мне на голову мягкой дубинкой рауш-наркоза, я думала, как это страшно и как нормально, когда ничего не меняется, и что жить так не надо, а придётся.
Но вот я сейчас в этом квартале, на родине своей юбки, несу в правой руке стакан рыжего сока, который белокожий апельсиновый мальчик выжимает на углу Кармель и Даниэль, дешевле, чем все другие, за тринадцать шекелей; а в левой у меня пакет с горячими булочками, неприветливый колючий сабра даёт их три на десять. Я иду, в некотором роде писатель, в дырявой цветастой одежде, и могла ли я десять лет назад предположить всё это? Не могла, да я и не хотела ничего такого для себя, мне тогда нужно было только любви, от того или этого, имени уже не вспомню.
(Я помню на самом деле. Просто незачем сохранять имена так долго, они похожи на просроченные паспорта, которые никуда не привезут, с ними всё равно никуда не впустят)

О кошечках много не скажу, доглядела, как смогла. Внезапно у них обеих случилась течка, и мы целыми днями валялись в постели под кондиционером, в левой руке у меня была кремовая киска, а в правой пятнистая, и я говорила им, девочки, ведите себя прилично, а они не хотели прилично, они хотели трахаться или хотя бы погладить здесь и здесь. По ночам у нас было, как в девчачьей палате пионерского лагеря, мы мечтали и пели, но ни один мальчик не пришёл намазать нас зубной пастой, и это его счастье.

И я посмотрела их жару, их страсти, их ведьминский ветер шарав - ужас, но не ужас-ужас, ничего такого, что не пережить после лета две тысячи десятого и выборов двенадцатого, по крайней мере, там нет столько грязи в воздухе. Иногда только было смешно, когда я проводила нормальный и несколько даже продуктивный день, и лишь к концу по некоторым косвенным результатам обнаруживала, что прожила его полностью без головы, ничего не соображая, без единой минуты вменяемости. И я даже не могу сказать, что это плохо или неудобно.

Это было нужно мне для полноты картины, чтобы сравнить с весенними впечатлениями, когда я для разнообразия повидала хамсин. Кусочек из мартовских записей:
«Кому бы я ни рассказывала о подробностях этой поездки, собеседники всякий раз аккуратно интересовались, нет ли у меня в роду понятно кого, потому что моя удача неизменно оказывалась в категории "еврейское счастье". Я отвечала, что наше цыганское счастье покруче ихнего будет. Не говоря о том, что я поселилась на стройке, потому что первую квартиру, которую я арендовала в правильном месте по правильной цене, нахрен смыли волны канализации; не говоря, что у меня поломалась вся электроника; и уж конечно не упоминая о постоянных незапланированных расходах. Но даже в путешествиях.
У Жениshvil было два дня, чтобы показать мне красоты, а в планах стоял Иерусалим и пустыня, надо было только определиться, когда чего. Я подкинула монетку и решила, что в столицу завтра, а сегодня будем смотреть пейзажи. Как только мы выехали из ТА, задул хамсин и виды скрыла пылевая взвесь. Далее наша поездка напоминала сеанс секса по телефону:
- Посмотри, справа могли быть видны горы.
- Ооо, они, наверное, такие большие.
- А скоро появится прекрасное озеро Кинерет.
- Кажется, я вижу! То поблёскивающее и есть прекрасное озеро Кинерет?
- Нет, это плёнка на теплице. А вон видишь границу между тёмным и мутно-серым? Это и есть оно.
Мы спустились к прекрасному озеру Кинерет, наглухо укрытому мглой, и я решила считать, что это не песок, а туман, - тогда пейзаж можно признать таинственным, а не тухлым.
Также повидала реку Иордан (ключевое – так же). В новостях раньше говорили "Западный берег реки Иордан" или там восточный, и я ожидала увидеть полноводную Миссисипи, не меньше. Оказывается, река смахивает на нашу Нефтянку, но зато на ней цапельки. Я предпочла думать, что её величие временно погрёб хамсин, а так оно есть.
Надо ли говорит, что на следующий день, когда мы поехали в Иерусалим, небо сделалось нестерпимо ясным»

И стоит ли удивляться, что в июле я прочитала стихотворение «Киннерет»:

Разочарования встроены в жизнь,
разочарование в Иордане, что это не большая река,
разочарование в человеке и разочарование в Боге,
разочарование в теле и разочарование в сердце: слишком мягкое*

*(Йегуда Амихай, перевёл Александр Бараш a_barash)

Я там действительно стала чувствовать сердце этим летом. Когда тринадцать часов дня, и ты с бодренькой московской скоростью идёшь по каким-то очень важным делам, по каким именно, правда, забыла, но они есть! – вдруг оказывается, что у тебя есть сердце. Делается тяжело слева, и если не притормозить, то начинает неметь рука, а дальше я не проверяла, шла под ближайший кондиционер пить водичку.
Потом оказывается, что у тебя есть сердце в неприличном смысле, и можно, конечно, списать всё на ведьминский ветер шарав, который меняет гормональный фон и заставляет «испытывать чувства», но приходиться признать, что ты начинаешь многовато плакать и радоваться, - как цыган, продавший лошадь, как безмозглый подросток, как влюблённая женщина.
А между тем у нас с Тель Авивом закончена романтическая стадия, он больше не весенний любовник, мы вступили в «официально известные отношения», или как тут смешно говорят? – я поняла, что могу сюда приезжать, не делая из этого шоу, и жить где захочу, и уезжать легко, без страданий. Не из-за чего тут меняться в лице, правда.
А всё-таки меняюсь, сижу теперь здесь, занята, а рука моя при этом, левая, правая или какая-то третья, тянется, тянется, трогает невидимыми пальцами невидимые пальцы, не имея в виду ничего конструктивного.
«И есть царапины боли на душе, как на пластинке, и есть линии тоски по кому-то на ладони, не линии характера, и не линии будущего, и не линии судьбы»*
Я не могу вписать его в линии судьбы и будущего, и я до последнего не хотела рисовать на своих бедных ладонях новые линии тоски, у меня и так их с избытком, ай как некстати мне ещё и sodade
sodade dess nha terra Sao Nicolau, которой и на свете не бывает

Когда мои тель-авивские друзья узнали, что я собираюсь написать что-нибудь для Букника, они страшно развеселились.
- Ты должна быть готова к тому, что израильтяне не выносят критики. Любая попытка иронии над местным образом жизни приравнивается к антисемитизму и карается срачем в комментах.
- А если я напишу лучезарное?
- Тогда скажут, что ты ничего не понимаешь в подлинных проблемах страны. И скучно получится.
- Что же делать? А можно я напишу про риэлторов?
- О! Это можно, их никто не любит. Здесь принято ругать риэлторов, адвокатов и творожок cottage.
В результате я струсила и для Букника сделала нежнейший акварельный текст, который там разместили с меткой "эротика". Я теперь и не знаю, что думать об ихней сексуальности, в нём даже не было ни слова про сиськи.
Поэтому я лучше напишу всё тут, в безопасном месте.

Итак, я решила провести последний зимний месяц (март, чтобы вы понимали) в тепле. Вернувшись с ноябрьских каникул, я сразу же занялась поисками квартиры.
Нет, сначала всё же лирическое отступление (не эротика!).
Эта маленькая смешная страна потихоньку рвёт меня на кусочки. То есть она конечно дико серьёзная - со всей своей историей, верой, войной и окнами в вечность, которые распахиваются там и сям без особого повода с твоей стороны (идёшь, никого не трогаешь, повернул голову и тут оно наскочило). Но израильтяне при ней как дети, и я сейчас не столько про наших русских, - моя бесценная Родина выбивала из нас детство годам к пяти-семи, и мы потом его всю жизнь себе возвращали, - сколько про непонятно щебечущих, там урожденных. Мне всё время казалось, что я очутилась среди крупных детей - болтливых, добрых, алчных, любопытных, таскающих с собой новенькие нарядные автоматы даже на пляж; теоретически готовых умирать и убивать, но прежде всего, - трахаться и рожать; с мудростью, живущей в крови, а не в голове; и страшно прожорливых притом.
И вся их страна взялась за меня с детским любопытством, отщипывая, как от капусты, листик за листиком. Да, "капусту" в известном смысле она тоже нехило отщипывает, но я не об этом. Немного сердца оставишь здесь, немного тревоги потеряешь там, и домой возвращаешься не то чтобы пустым, но каким-то нецелым, со смещенным центром тяжести, и потом носишься тут, как пуля, бойко и беспощадно. И крайне эффективно.
Не могу точно сказать, кусок чего я потеряла, когда смотрела на розовую Иорданию, которая начиналась сразу за голубым и мёртвым морем, которое, в свою очередь лежало за золотыми камнями Иудейской пустыни. Наверное, какой-нибудь страх или безнадежное желание. А вместо него я отчётливо поняла, что хочу здесь зимовать. Не прямо тут, на скале, но в стране, где за снегом надо взбираться на специальную гору, и я туда точно не полезу.
(  И с этой новой идеей я приехала в Москву и стала искать квартиру  )
Продолжение вспсл

По всем признакам это неудачная поездка, потому что много ещё всего, кроме стройки под окном и почившей материнской платы - например, маленькая лейка не выдержала отаке тельавивского пляжа и перестала высовывать мордочку, и хрена это будет гарантийный ремонт, потому что подвергнуть устройство здешнему песку, это всё равно что утопить. Ну и другое прочее. И тем не менее: я выбралась с айпадиком на площадь Бялик (то прекрасное с колоннами, справа, это бывшая мэрия), на бортике фонтана лежит волосатая собачка и пялится на воду, а её хозяин терпеливо стоит рядом и ждёт, пока она насмотрится. Собачка нагляделась и ушла, а у меня очередной припадок умиротворения, из тех, которые подстерегают здесь там и сям. И, если что, это не оксюморон и не другое какое лингвистическое нарушение, потому что благость тут действительно периодически въёбывает мягкой колотушкой по темени, успокаивая гостя города резко и надолго, так что он потом некоторое время слюняво улыбается и подволакивает ноги.
Подволакивать ноги особенно полезно на рынке Кармель, а я поначалу слегка нервничала, продираясь, глазея и запутываясь. А надо на самом деле тащиться, глядя впереди себя, к сыру, тогда пространство мгновенно организуется, хлеб и клубника окажутся справа, пахлава слева, но мы туда не смотрим, а идём дальше, и после сыра будет засахаренный имбирь в два раза дешевле, чем на углу.
Не знаю, как других, а меня этот город старит на двадцать лет, и я становлюсь пожилой дамой в тапках, здоровенькой и полубезумной, утратившей какой бы то ни было пафос перед актом выхода из дома и актами коммуникации. Не нужно играть в "соберись тряпка" каждый раз, когда идёшь гулять или должна с кем-то поговорить. Достаточно нацепить какую-то обувь, прикрыть срам произвольным платьем и сказать подряд все слова, приблизительно подходящие по смыслу, какие вспомнишь.
(И вот это вот у них - это всё "шумный Тель Авив, который никогда не спит и живёт в бешеном ритме". Я как подумаю об этом, сразу начинаю мимимикать)
Насчёт других актов, я тут случайно поняла, как можно трахать тутошних восточных оленей. Раньше думала, что такую зверушку можно только накормить с руки шекелем и уйти, но представьте: начало ночи, вы вдруг проголодались и вылезли из кровати - но не из-под одеяла, и так прямо в халате и пледике идёте за пиццей на Алленби, потому что у себя на углу уже пробовали. А там мальчик делает ресницами блым-блым и в глазах у него при виде вас возникает отчётливое ВАУ. Вы ему "машрум энд моцарелла тэйк эвэй плиииииз", а он продолжает смотреть так, будто вы самое ахуенное, что случалось в его короткой жизни, и тапки ваши ахуеннные, и пледик, а заказ вообще верх изящества. Я-то, понятно, оставляю после этого чуть больше чаевых и волокусь досыпать в крошках из-под пиццы, но более впечатлительные женщины могут и того, и кто их осудит.
А прямо сейчас надо мной навис юный обдолбанный ниггер и взялся дружить. Ёлки-палки, чёрный мальчик, какая прелесть. Я собираюсь прервать своё повествование и перейти туда, где чуть меньше пахнет гашем, но мальчик говорит, что он, конечно, тупой и нихрена не понимает, просто хочет полежать рядом, пока я печатаю. И вытягивается на бортике фонтана рядом со мной (я сегодня уселась именно там, а не на скамейке, потому что хотела рассмотреть волосатую собаку из первого абзаца).
Следующие несколько минут он втыкает на странные значки, выскакивающие на экране, похож при этом на умного чёрного дога и совсем не мешает. Ему, я чувствую, охренительно хорошо, - гаш мягко укачивает в коричневых ладонях, фонтан звучит громче города, в ночи светится идеальный дом из сновидений, айпад крошит перед ним неведомые буквы, - и я не спешу уходить, внезапно отчётливо понимая, почему тот чувак медлил, ожидая, пока насмотрится его собака.

(продолжение)


Я никогда прежде не видела пустыни, никакой, и это большое упущение. В прошлом году я посмотрела на океан, но это другое, он утешает, а пустыня, наоборот обездоливает. Увидевший океан, становится ближе к жизни, а тот, кто часто смотрит на пустыню, в конце концов отдаляется от неё и оказывается гораздо ближе к птицам, чем к людям. Птицы болтаются на границе жизни и смерти, поэтому у них плохо с памятью и совестью, а хорошо, наоборот, с лёгкостью и нахальством. На месте остальных людей я бы не стала связываться с тем, в ком отпечаталась пустыня: никогда не знаешь, то ли он сейчас улетит, то ли умрёт у тебя на руках, то ли, наоборот, будет жить вечно, - ясно только, что ты останешься ни с чем.

/Из других существ на бессмертных больше всего похожи московские воробьи и мальчишки, играющие на улочках Старого города. Помню, в первый свой приезд спросила у торговца покрывалами, как пройти к Стене Плача, он показал и уточнил «где мальчики играют в мяч, поверни налево». Интересно, подумала я, они что, всегда там играют?
Когда же дошла и увидела, поняла, что, в самом деле, всегда, они такие же вечные как наши воробьи, которые возятся в газонной травке у Кремлёвской стены, из лета в лето, из века в век/



Но если постоять немного на романтическом обрыве, разглядывая Мёртвое море и лежащую за ним Иорданию, пафос постепенно снижается. Пустыня оказывается каменистой и золотой, море голубым, а тот берег розовым. Долго сохранять суровость посреди этой колористической непристойности не получается.
Женя shvil везёт меня в Масаду, о которой я толком помню только диалог из «Властелина колец» в переводе Гоблина:
- А ты слышал когда-нибудь о Масаде? Три года девятьсот евреев держались против тысяч римских легионеров! Они предпочли рабству смерть! И где теперь эти римляне?
- Хм, я думал, ты спросишь, где теперь эти евреи…
Что ж, увидим.

Если на фуникулёре неинтересно, можно подняться по крутой лестнице и с красной рожей припасть к крану с питьевой водой, а уж потом оглядеться. Поначалу, это просто очень красивый вид и очень старые камни. Ты методично ходишь и всё обсматриваешь – круто же, дворец Ирода, - а байка обрастает плотью, и Флавий, веером пролистанный в колледже, становится актуальным, как сводка новостей. История в этой стране не перестаёт быть, точно так же как не исчезает присутствие у Стены плача и в Храме Гроба Господня. Чья история? чьё присутствие? – а чьё сумеешь принять.
В конце концов, приходит время спуститься в пещеру, в бывший водный резервуар, в котором две тысячи лет назад девятьсот шестьдесят человек договорились перерезать друг друга, потому что больше не могли удерживать крепость и сдаваться тоже не могли. На поверхности под тридцать, внизу прохладно, внизу холодно, внизу сказочка о смерти окончательно превращается в саму смерть, в эхо последнего волевого усилия, и если на минутку заткнуться, то можно узнать, где они теперь – они всё ещё там.

Кажется, на Мёртвом море мы оказываемся меньше, чем через час. С перепадом высот и температур внутренний монолог не возвращается, наоборот, думать получается только телом. Но и оно сбито с толку: Женя проводит обычный инструктаж – лицо в воду не опускать, глаза не тереть; я знаю, что погружаюсь в агрессивную среду, но тёплое плотное море присылает противоположные сигналы – нужно расслабиться, всё хорошо. Вынуждена признать, что за пять минут я впала в состояние космической собаки Белки, Женя сжалился и вытащил меня.

Ещё через час мы подъезжали к Иерусалиму, за бортом было плюс тринадцать, ни одна часть меня уже ничего не соображала, но где-то между мирами Женя, который тщательно выстроил весь этот трип и теперь любовался результатом, дал мне рюмку французского абсента, и я подумала «ну и ладно». Сегодня выяснилось, что времени, расстоянию и прочим физическим показателям доверять бессмысленно, и за одно это стоит выпить.

Дома я забралась в постель, закрыла глаза и последние дни рассыпались, как подброшенная пачка открыток, – взлетели и распались на картинки и ветер.

( Read more... )

Часть 6 – ну я не знаю