marta_ketro (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
marta_ketro) wrote2008-03-17 12:21 am
marta_ketro) wrote2008-03-17 12:21 am
История, чтобы развлечь vogel_vogel
Цветы в моих вазах умирают парами, соблюдая традицию нечётности остающихся. Сегодня увяли две розы, вчера две хризантемы, три дня назад - тоже розы (их было пять, завтра я выброшу последнюю). Напоминает бесконечные игры в классики «Мак? мак. Мак? мак. Мак? дурак». Последняя роза всегда остаётся в дурах.
*
Я бы не вспомнила, но мне подарили конфеты «Моцарт», купленные за форму коробки – сердечком.
Это случилось летом, в девяностые. Помните, я писала – «когда он уехал…» . Когда он уехал, наступила весна, а потом лето. Если всё начинается в июне, а заканчивается в январе, естественным образом рассчитываешь, что мир станет скорбеть вместе с тобой вечно, а он вместо этого предательски возрождается в апреле. Приходится жить по собственному календарю, беря пример с христиан. Вот, например, сейчас весь крещёный мир выступил из Назарета вместе с Иисусом в долгий путь к Масличной горе, мимо садов и виноградников, через реки и селения, чтобы в конце пути умереть и возродиться к новой жизни. И я в своё время начинала год со дня знакомства, с 28 июня и, опираясь на верстовые даты наших пятидесяти двух встреч, брела к тридцатому января, переживала ритуальную смерть и пять чёрных месяцев – до начала нового цикла.
Тем более, от христианского Бога я тогда торжественно отреклась: он обманул меня, создал нежной, красивой и умной, дал счастье, а потом отобрал. Ну нафиг это было делать?! Я обиделась.
Мой личный бог был ко мне щедрее, чем ваш, и чаще являл чудеса - в виде внезапных ночных звонков (несколько раз в год) и писем (раз в пару лет, в среднем). Как-то рассказал, что нашёл работу в газете «Маарив». Уж не помню, каким образом (как вообще находили информацию до интернета?), я отыскала адрес израильского культурного центра и поехала туда, чтобы увидеть газету с его именем в выходных данных. К сожалению, это оказалась какая-то религиозная организация, которая не держала светской прессы.
Однажды я получила толстенькую бандероль с фотографиями (он, он с виски, он с тёлкой, он с трубкой) и непонятным иерусалимским сувениром. Была там и газета, и адрес московской редакции с инструкцией. Мне следовало поехать на улицу имени Двадцати Шести Бакинских Комиссаров, найти офис, спросить (допустим) Мишу и передать ему письмо для моего милого.
Я поехала. Было жарко, асфальт плавился, но в офисе, находившемся на первом этаже жилой девятиэтажки, стояла прохлада и сизый сигаретный дым. Миша (допустим) Соколов ни на мгновение не удивился, будто к нему каждый день приходят юные бледные красотки и прерывающимися голосами просят передать письмо неведомому израильскому сотруднику. Он усадил меня за стол, дал бумагу и ручку.
Миша, как я теперь понимаю, был похож на dolboeba в лучшем значении этого слова – на Антона Носика, в смысле. Такой, знаете, небольшой убедительный мужчина, излучающий естественную сексуальность: то есть он с тобой уверенно и просто разговаривает о делах, но в итоге вы почему-то трахаетесь (нет. этого не произошло, – ни тогда, ни с почтенным dolboebом, - я просто пытаюсь объяснить типаж). И Миша немедленно предложил мне поработать у них в газете.
- Ну, - туманно сказал он, - нужно звонить по разным телефонам. Вот попробуй.
Я взяла список номеров и набрала первый – не отвечал. Представьте: я смертельно влюблена, мой личный бог, улетевший за два моря, явил медленное Чудо Почтовой Связи, а теперь наклёвывалось Чудо Связи Побыстрей, голубь Миша брался отнести листочки лично в руки тому, чьё имя я не могла назвать, не разрыдавшись. Это большое счастье, поверьте на слово, поэтому я готова была набрать любой номер, какой скажут. Я смотрела на Мишу влажными глазами и выбалтывала историю своей любви, а он печально кивал.
- Хочешь конфету? – он достал из ящика початую коробку с Моцартом на крышке, - это самые лучшие израильские конфеты, очень дорогие.
Я съела только одну, больше не посмела. Они были великолепны. Ничего вкуснее в жизни пробовать не доводилось – карамель и сливки, сладость и нежность, шоколад и слёзы, которые украдкой смаргивала, стыдясь Миши.
Письмо дописано, конфета съедена, пора уходить.
- У нас вечером одно рабочее мероприятие намечается, за городом. Раз ты теперь наш новый сотрудник, должна присутствовать. Приходи к шести, поедем на дачу по делам.
Вообще, я урождённая подмосковная мещаночка – сердце нежное, слёзы близко, порывы чисты и часты. Вполне могла поверить в любую херню, убедив себя, что дело благородное. Один раз, например, почти согласилась работать девушкой по вызову – из-за литературного восприятия действительности. В те времена, когда все постоянно что-то продавали и обменивали вагон мармелада на тонну никеля, я думала только о том, где бы достать денег на билет в Израиль, и как-то раз на Арбате познакомилась с сутенёром. У него было худое лицо и оттопыренные уши – вот и весь обобщенный портрет порока, который я могу припомнить. Он сказал, у них эскорт-услуги, бизнесмены выбирают девочку по каталогу, ей 70 процентов, фирме тридцать, на билет заработаешь за месяц. Я вдруг подумала, что это не страшно, это как Сонечка Мармеладова – ради любви…. Опомнилась только, когда сутенёр, розовея ушами, сказал, что сначала нужно с ценой моей определиться, и придётся «проверить» – ему, менеджеру по персоналу и директору.
Или однажды маленький пожилой прибалт, тоже на удивление ушастый, пристал на дорожке Александровского сада, долго говорил о Набокове и, ага, о любви, а потом смущённо предложил помощь - сто тысяч рублей за просто так. Точнее, за несколько минут в его машине. (Не то чтобы я такая прекрасная, а деньги такие дешёвые, давно дело было)
Хранило мою невинность одно только: из-за спины впечатлительной мещаночки вовремя показывалась рязанская толстопятая девка и весело говорила что-то вроде «чиво?! да хрен тебе!», а если и она не помогала, то просыпался цыганский прадедушка-кузнец – ничего не говорил, только показывал в волчьей улыбке крупноватые белые зубы.
Вот, в этот раз даже скалиться не пришлось, покивала тихонько и ушла. Письмо, если не ошибаюсь, так и не передали.
Потом однажды наступил двухтысячный год, я завела себе компьютер, интернет, почтовый ящик и первым делом написала ему, тщательно срисовав электронный адрес с визитки: «учусь писать письма». Отправила, попыталась залезть ещё на какой-нибудь сайт, но с диалапа получалось плохо, поэтому собралась уже отключиться, но перед выходом зачем-то проверила почту. А там ответ, «давно пора» или что-то вроде.
Вот и представьте, если бы вы полжизни провели в молитвах, а потом ляпнули между делом «о, Боже…», и ОН такой тут же небесным гласом «Ась?». Ведь можно усраться от полноты чувств.
И когда стало легко обмениваться словами, боль в моём сердце начала таять, рассасываться, уходить вместе с письмами и текстами. В магазинах появились коробки с Моцартом, но я научилась спокойно проходить мимо. Недавно мне подарили одну – на вкус ничего особенного, зато в жестяном сердце я буду хранить кораллы. На донышке написано «Germany», интересно, Миша мне солгал тогда или их теперь всюду делают? Или может они фальшивые?
*
Раньше я пыталась быть сухим цветком, лёгким и плоским, который мужчина может заложить в книгу и взять с собой в самолёт, увезти из Азии в Европу, вытряхнуть на подушку гостиничного номера и там забыть. Но не получалось, у меня же груди и бёдра, похожа на восьмёрку, когда стою, и на бесконечность - лёжа, ни одна книжка не закроется. Неудобная, как орех под простынёй, и описывать меня нужно неудобными словами, такими, как нрав, гнев или грех, а хотелось бы других, приятных и плавных – доб-ро-та, кра-со-та, без-мя-теж-ность. И я предпочитаю теперь сухих и тонких мужчин, которых нетрудно заложить в книгу, и всё чаще вспоминаю госпожу Стоун: «мы сами стали теми парнями, за которых в юности хотели выйти замуж». Люблю заниматься цветами, могла бы, пожалуй, взять кого-нибудь в самолёт, и точно понимаю сейчас, почему они – тогда – не брали.
*
Я бы не вспомнила, но мне подарили конфеты «Моцарт», купленные за форму коробки – сердечком.
Это случилось летом, в девяностые. Помните, я писала – «когда он уехал…» . Когда он уехал, наступила весна, а потом лето. Если всё начинается в июне, а заканчивается в январе, естественным образом рассчитываешь, что мир станет скорбеть вместе с тобой вечно, а он вместо этого предательски возрождается в апреле. Приходится жить по собственному календарю, беря пример с христиан. Вот, например, сейчас весь крещёный мир выступил из Назарета вместе с Иисусом в долгий путь к Масличной горе, мимо садов и виноградников, через реки и селения, чтобы в конце пути умереть и возродиться к новой жизни. И я в своё время начинала год со дня знакомства, с 28 июня и, опираясь на верстовые даты наших пятидесяти двух встреч, брела к тридцатому января, переживала ритуальную смерть и пять чёрных месяцев – до начала нового цикла.
Тем более, от христианского Бога я тогда торжественно отреклась: он обманул меня, создал нежной, красивой и умной, дал счастье, а потом отобрал. Ну нафиг это было делать?! Я обиделась.
Мой личный бог был ко мне щедрее, чем ваш, и чаще являл чудеса - в виде внезапных ночных звонков (несколько раз в год) и писем (раз в пару лет, в среднем). Как-то рассказал, что нашёл работу в газете «Маарив». Уж не помню, каким образом (как вообще находили информацию до интернета?), я отыскала адрес израильского культурного центра и поехала туда, чтобы увидеть газету с его именем в выходных данных. К сожалению, это оказалась какая-то религиозная организация, которая не держала светской прессы.
Однажды я получила толстенькую бандероль с фотографиями (он, он с виски, он с тёлкой, он с трубкой) и непонятным иерусалимским сувениром. Была там и газета, и адрес московской редакции с инструкцией. Мне следовало поехать на улицу имени Двадцати Шести Бакинских Комиссаров, найти офис, спросить (допустим) Мишу и передать ему письмо для моего милого.
Я поехала. Было жарко, асфальт плавился, но в офисе, находившемся на первом этаже жилой девятиэтажки, стояла прохлада и сизый сигаретный дым. Миша (допустим) Соколов ни на мгновение не удивился, будто к нему каждый день приходят юные бледные красотки и прерывающимися голосами просят передать письмо неведомому израильскому сотруднику. Он усадил меня за стол, дал бумагу и ручку.
Миша, как я теперь понимаю, был похож на dolboeba в лучшем значении этого слова – на Антона Носика, в смысле. Такой, знаете, небольшой убедительный мужчина, излучающий естественную сексуальность: то есть он с тобой уверенно и просто разговаривает о делах, но в итоге вы почему-то трахаетесь (нет. этого не произошло, – ни тогда, ни с почтенным dolboebом, - я просто пытаюсь объяснить типаж). И Миша немедленно предложил мне поработать у них в газете.
- Ну, - туманно сказал он, - нужно звонить по разным телефонам. Вот попробуй.
Я взяла список номеров и набрала первый – не отвечал. Представьте: я смертельно влюблена, мой личный бог, улетевший за два моря, явил медленное Чудо Почтовой Связи, а теперь наклёвывалось Чудо Связи Побыстрей, голубь Миша брался отнести листочки лично в руки тому, чьё имя я не могла назвать, не разрыдавшись. Это большое счастье, поверьте на слово, поэтому я готова была набрать любой номер, какой скажут. Я смотрела на Мишу влажными глазами и выбалтывала историю своей любви, а он печально кивал.
- Хочешь конфету? – он достал из ящика початую коробку с Моцартом на крышке, - это самые лучшие израильские конфеты, очень дорогие.
Я съела только одну, больше не посмела. Они были великолепны. Ничего вкуснее в жизни пробовать не доводилось – карамель и сливки, сладость и нежность, шоколад и слёзы, которые украдкой смаргивала, стыдясь Миши.
Письмо дописано, конфета съедена, пора уходить.
- У нас вечером одно рабочее мероприятие намечается, за городом. Раз ты теперь наш новый сотрудник, должна присутствовать. Приходи к шести, поедем на дачу по делам.
Вообще, я урождённая подмосковная мещаночка – сердце нежное, слёзы близко, порывы чисты и часты. Вполне могла поверить в любую херню, убедив себя, что дело благородное. Один раз, например, почти согласилась работать девушкой по вызову – из-за литературного восприятия действительности. В те времена, когда все постоянно что-то продавали и обменивали вагон мармелада на тонну никеля, я думала только о том, где бы достать денег на билет в Израиль, и как-то раз на Арбате познакомилась с сутенёром. У него было худое лицо и оттопыренные уши – вот и весь обобщенный портрет порока, который я могу припомнить. Он сказал, у них эскорт-услуги, бизнесмены выбирают девочку по каталогу, ей 70 процентов, фирме тридцать, на билет заработаешь за месяц. Я вдруг подумала, что это не страшно, это как Сонечка Мармеладова – ради любви…. Опомнилась только, когда сутенёр, розовея ушами, сказал, что сначала нужно с ценой моей определиться, и придётся «проверить» – ему, менеджеру по персоналу и директору.
Или однажды маленький пожилой прибалт, тоже на удивление ушастый, пристал на дорожке Александровского сада, долго говорил о Набокове и, ага, о любви, а потом смущённо предложил помощь - сто тысяч рублей за просто так. Точнее, за несколько минут в его машине. (Не то чтобы я такая прекрасная, а деньги такие дешёвые, давно дело было)
Хранило мою невинность одно только: из-за спины впечатлительной мещаночки вовремя показывалась рязанская толстопятая девка и весело говорила что-то вроде «чиво?! да хрен тебе!», а если и она не помогала, то просыпался цыганский прадедушка-кузнец – ничего не говорил, только показывал в волчьей улыбке крупноватые белые зубы.
Вот, в этот раз даже скалиться не пришлось, покивала тихонько и ушла. Письмо, если не ошибаюсь, так и не передали.
Потом однажды наступил двухтысячный год, я завела себе компьютер, интернет, почтовый ящик и первым делом написала ему, тщательно срисовав электронный адрес с визитки: «учусь писать письма». Отправила, попыталась залезть ещё на какой-нибудь сайт, но с диалапа получалось плохо, поэтому собралась уже отключиться, но перед выходом зачем-то проверила почту. А там ответ, «давно пора» или что-то вроде.
Вот и представьте, если бы вы полжизни провели в молитвах, а потом ляпнули между делом «о, Боже…», и ОН такой тут же небесным гласом «Ась?». Ведь можно усраться от полноты чувств.
И когда стало легко обмениваться словами, боль в моём сердце начала таять, рассасываться, уходить вместе с письмами и текстами. В магазинах появились коробки с Моцартом, но я научилась спокойно проходить мимо. Недавно мне подарили одну – на вкус ничего особенного, зато в жестяном сердце я буду хранить кораллы. На донышке написано «Germany», интересно, Миша мне солгал тогда или их теперь всюду делают? Или может они фальшивые?
*
Раньше я пыталась быть сухим цветком, лёгким и плоским, который мужчина может заложить в книгу и взять с собой в самолёт, увезти из Азии в Европу, вытряхнуть на подушку гостиничного номера и там забыть. Но не получалось, у меня же груди и бёдра, похожа на восьмёрку, когда стою, и на бесконечность - лёжа, ни одна книжка не закроется. Неудобная, как орех под простынёй, и описывать меня нужно неудобными словами, такими, как нрав, гнев или грех, а хотелось бы других, приятных и плавных – доб-ро-та, кра-со-та, без-мя-теж-ность. И я предпочитаю теперь сухих и тонких мужчин, которых нетрудно заложить в книгу, и всё чаще вспоминаю госпожу Стоун: «мы сами стали теми парнями, за которых в юности хотели выйти замуж». Люблю заниматься цветами, могла бы, пожалуй, взять кого-нибудь в самолёт, и точно понимаю сейчас, почему они – тогда – не брали.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
Page 1 of 2