"...Я болен душой, но не подаю и вида. ...С тех пор, как помню себя, я только и делаю, что симулирую душевное здоровье, каждый миг, и на это расходую все, без остатка, и умственные, и физические, и какие угодно силы. Вот оттого и скушен... Все, о чем вы говорите, все, что повседневно вас занимает, - мне абсолютно посторонне. Да. А о том, что меня занимает,- об этом никогда и никому не скажу ни слова. Может, из боязни прослыть стебанутым, может еще отчего, но все-таки - ни слова. ... Я не утверждаю, что мне - теперь - истина уже известна или что я вплотную к ней подошел. Вовсе нет. Но я уже на такое расстояние к ней подошел, с которого ее удобнее всего рассмотреть. И я смотрю и вижу, и потому - скорбен. И я не верю, чтобы кто-нибудь еще из вас таскал в себе это горчайшее месиво; из чего это месиво - сказать затруднительно, да вы все равно не поймете, но больше всего в нем "скорби" и "страха".... И каждый день, с утра, мое прекрасное сердце источает этот настой и купается в нем до вечера. У других, язнаю, у других это случается, если кто-нибудь вдруг умрет, если самое необходимое существо на свете вдруг умрет. Но у меня-то ведь это вечно!- хоть это-то поймите. Как же не быть мне скучным и как же не пить "Кубанскую"? Я это право заслужил.
Москва - Петушки
...
Я не утверждаю, что мне - теперь - истина уже известна или что я вплотную к ней подошел. Вовсе нет. Но я уже на такое расстояние к ней подошел, с которого ее удобнее всего рассмотреть.
И я смотрю и вижу, и потому - скорбен. И я не верю, чтобы кто-нибудь еще из вас таскал в себе это горчайшее месиво; из чего это месиво - сказать затруднительно, да вы все равно не поймете, но больше всего в нем "скорби" и "страха".... И каждый день, с утра, мое прекрасное сердце источает этот настой и купается в нем до вечера. У других, язнаю, у других это случается, если кто-нибудь вдруг умрет, если самое необходимое существо на свете вдруг умрет. Но у меня-то ведь это вечно!- хоть это-то поймите.
Как же не быть мне скучным и как же не пить "Кубанскую"? Я это право заслужил.